Неточные совпадения
— Послушайте, Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если вы нашли нужным доверить мне тайну… — он на этом слове с страшным усилием перемог себя, — которая
касалась вас одной, то объясните всю
историю…
Но лишь
коснется речь самой жизни, являются на сцену лица, события, заговорят в
истории, в поэме или романе, греки, римляне, германцы, русские — но живые лица, — у Райского ухо невольно открывается: он весь тут и видит этих людей, эту жизнь.
Но эти труды
касаются прошедшего; подвиги нынешних деятелей так же скромно, без треска и шума, внесутся в реестры официального хранилища, и долго еще до имен их не дойдет очередь в
истории.
Третье дело, о котором хотела говорить Вера Ефремовна,
касалось Масловой. Она знала, как всё зналось в остроге,
историю Масловой и отношения к ней Нехлюдова и советовала хлопотать о переводе ее к политическим или, по крайней мере, в сиделки в больницу, где теперь особенно много больных и нужны работницы. Нехлюдов поблагодарил ее за совет и сказал, что постарается воспользоваться им.
Коснувшись до этого предмета, я не могу удержаться, чтоб не сказать несколько слов об одной из этих героических
историй, которая очень мало известна.
Моя беседа с Карпом Ерофеичем затянулась далеко за полночь, и все
истории, которые он мне рассказывал,
касались только каторги и ее героев, как, например, смотритель тюрьмы Селиванов, который под горячую руку отбивал кулаком замки у дверей и в конце концов был убит арестантами за жестокое с ними обращение.
Что
касается качества, то тут повторяется та же
история, что с хлебом: кто живет перед глазами у начальства, тот получает лучшее платье, кто же в командировке, тот — худшее.
Был еще за городом гусарский выездной манеж, состроенный из осиновых вершинок и оплетенный соломенными притугами, но это было временное здание. Хотя губернский архитектор, случайно видевший счеты, во что обошелся этот манеж правительству, и утверждал, что здание это весьма замечательно в
истории военных построек, но это нимало не
касается нашего романа и притом с подробностью обработано уездным учителем Зарницыным в одной из его обличительных заметок, напечатанных в «Московских ведомостях».
Ну, конечно-с, тут разговаривать нечего: хочь и ругнул его тесть, может и чести
коснулся, а деньги все-таки отдал. На другой же день Иван Петрович, как ни в чем не бывало. И долго от нас таился, да уж после, за пуншиком, всю
историю рассказал, как она была.
И вот, когда у него оспаривается право на осуществление даже этой скромной программы, он, конечно, получает полное основание сказать: я охотно верю, что
история должнаутешать, но не могу указать на людей, которых имеют
коснуться ее утешения. Что
касается до меня лично, то я чувствую только одно: что
история сдирает с меня кожу.
Б. Что же
касается, в частности, до находящегося на скамье подсудимых больного пискаря, то хотя он и утверждает, что ничего не знал и не знает об этой
истории, потому-де, что был болен и, по совету врачей, лежал в иле, но запирательству его едва ли можно дать веру, ибо вековой опыт доказывает, что больные злоумышленники очень часто бывают вреднее, нежели самые здоровые.
Только что я
коснулся в разговоре с отцом Иваном деликатной
истории войны на поповках, мой собеседник так и замахал руками.
"Страшная, темная
история. эх — говорил Потугин Литвинову и не хотел ее рассказывать…
Коснемся и мы ее всего двумя словами.
Дудукин. Что
касается вчерашней
истории, так это дело обыкновенное; такие
истории у нас часто случаются. Вчера один из наших почтенных обывателей, Мухобоев, так увлекся вашей игрой, что запил с первого акта. Стал шуметь в буфете, приставать ко всем, потчевать всех, целовать. Тут случился и Незнамов, он и к нему стал приставать. Незнамов, чтоб отвязаться, хотел уйти из буфета: тогда Мухобоев стал ругаться и оскорбил Незнамова самым чувствительным образом.
Воспоминания мои
касаются Первого петербургского кадетского корпуса, и именно одной его поры, когда я там жил, учился и сразу въявь видел всех четырех праведников, о которых буду рассказывать. Но прежде позвольте мне сказать о самом корпусе, как мне представляется его заключительная
история.
Ограничьте конкретность факта до самой последней степени, доведите ее до самой нищенской наготы, — вы все-таки не отвергнете, что даже оскопленный пенкоснимательными усилиями факт имеет и свою
историю, и свою современную обстановку, и свои ближайшие последствия, не
касаясь уже отдаленного будущего.
Мы не станем вдаваться в подробности того, как голутвенные, [Голутвенные — здесь: в смысле «бедные», «обнищавшие».] и обнищалые людишки грудью взяли и то, что лежало перед Камнем, и самый Камень, и перевалили за Камень, — эти кровавые страницы русской
истории касаются нашей темы только с той стороны, поскольку они служили к образованию того оригинального населения, какое осело в бассейне Чусовой и послужило родоначальником нынешнего.
Что же
касается до других классов, то во всеобщей и русской
истории и в географии у Яковкина я шел наравне не с лучшими, а с хорошими учениками.
Сосипатра. За что? Вы меня обижаете. Это уж ее и ваше дело, я тут ни при чем. И, пожалуйста, вы меня не путайте в эту
историю. Она моя гостья, она желала вас видеть; я из гостеприимства не могла отказать ей, а какие у вас и у нее цели и намерения, это уж до меня не
касается.
В самом деле — во всей
истории Петра мы видим, что с каждым годом прибавляется у него масса знаний, опытность и зрелость мысли, расширяется круг зрения, сознательнее проявляется определенная цель действий; но что
касается энергии его воли, решимости характера, мы находим их уже почти вполне сложившимися с самого начала его юношеских действий.
Что же
касается до того, какие надежды и предположения основывал Петр на удачном окончании войны турецкой, — это нигде им не высказано, и
история ничего решительного на этот счет сказать не может.
История же о гороскопе, составленном Симеоном и Димитрием, изобретена «баснословцем» Крекшиным: ни в рукописях, ни в печатных сочинениях Симеона такого предсказания нет; что же
касается до Димитрия, то он вовсе и не был в Москве при рождении Петра; предсказание явно извлечено из событий уже совершившихся и составлено по смерти Петра.
Коснувшись этой
истории, бабушка вошла в маленькие подробности и припомнила свою беседу с отцом Петром.
На луговой стороне Волги, там, где впадает в нее прозрачная река Свияга и где, как известно по
истории Натальи, боярской дочери, жил и умер изгнанником невинным боярин Любославский, — там, в маленькой деревеньке родился прадед, дед, отец Леонов; там родился и сам Леон, в то время, когда природа, подобно любезной кокетке, сидящей за туалетом, убиралась, наряжалась в лучшее свое весеннее платье; белилась, румянилась… весенними цветами; смотрелась с улыбкою в зеркало… вод прозрачных и завивала себе кудри… на вершинах древесных — то есть в мае месяце, и в самую ту минуту, как первый луч земного света
коснулся до его глазной перепонки, в ореховых кусточках запели вдруг соловей и малиновка, а в березовой роще закричали вдруг филин и кукушка: хорошее и худое предзнаменование! по которому осьми-десятилетняя повивальная бабка, принявшая Леона на руки, с веселою усмешкою и с печальным вздохом предсказала ему счастье и несчастье в жизни, вёдро и ненастье, богатство и нищету, друзей и неприятелей, успех в любви и рога при случае.
Одна из дам. Я не думаю, чтоб он был такое важное лицо, чтобы можно было заниматься его
историей; и до кого она
касается? Он очень счастлив: это доказывает его веселый характер, а
история счастливых людей не бывает никогда занимательна…
Что же
касается до меня, то это смешная
история, ваше превосходительство.
Вся
история человечества, что
касается религиозного его самосознания, превращается в какую-то совершенно неразрешимую загадку или просто нелепость, если не признать, что она опирается на живой религиозный опыт, т. е. если не принять, что все народы как-то видели и знали свои божества, знали о них не из одного «катехизиса».
Когда Бенни впервые попал в редакцию, я почти ровно ничего не знал об его прошлом. И Лесков и Воскобойников (уже знакомый с Бенни) рассказывали мне только то, что не
касалось подпольной его
истории.
Никаких лекций или даже просто бесед на общие темы театрального искусства никто из них не держал. Преподавание было исключительно практическое. Но при огромных пробелах программы — из Консерватории даже и те, кто получал при выходе первые награды (prix), могли выходить весьма невежественными по всему, чего не
касалась драматическая литература и
история театра или эстетика.
Любопытная
история его обещана «Киевскою стариною» (прим. Лескова).] а с почтительным исканием: он ищет у них наставления и помощи, как воспитать единственного сына в такой бережи, чтобы его не
коснулась «тлетворная зараза западных идей».
Он вспоминал свои хлопоты, искательства,
историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё, что́
касалось сущности дела.
Ежели бы это был пример из
истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда чтò не подходит под их мерку); ежели бы дело
касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…